Неточные совпадения
Получив письмо мужа, она знала уже в глубине души, что всё
останется по-старому, что она
не в
силах будет пренебречь своим положением, бросить сына и соединиться с любовником.
Взволнованная и слишком нервная Фру-Фру потеряла первый момент, и несколько лошадей взяли с места прежде ее, но, еще
не доскакивая реки, Вронский, изо всех
сил сдерживая влегшую в поводья лошадь, легко обошел трех, и впереди его
остался только рыжий Гладиатор Махотина, ровно и легко отбивавший задом пред самим Вронским, и еще впереди всех прелестная Диана, несшая ни живого, ни мертвого Кузовлева.
И он беспрестанно под разными предлогами выходил и опять входил,
не в
силах будучи
оставаться одним.
Поняв чувства барина, Корней попросил приказчика прийти в другой раз.
Оставшись опять один, Алексей Александрович понял, что он
не в
силах более выдерживать роль твердости и спокойствия. Он велел отложить дожидавшуюся карету, никого
не велел принимать и
не вышел обедать.
— Как же новые условия могут быть найдены? — сказал Свияжский, поев простокваши, закурив папиросу и опять подойдя к спорящим. — Все возможные отношения к рабочей
силе определены и изучены, сказал он. — Остаток варварства — первобытная община с круговою порукой сама собой распадается, крепостное право уничтожилось,
остается только свободный труд, и формы его определены и готовы, и надо брать их. Батрак, поденный, фермер — и из этого вы
не выйдете.
— Мы здесь
не умеем жить, — говорил Петр Облонский. — Поверишь ли, я провел лето в Бадене; ну, право, я чувствовал себя совсем молодым человеком. Увижу женщину молоденькую, и мысли… Пообедаешь, выпьешь слегка —
сила, бодрость. Приехал в Россию, — надо было к жене да еще в деревню, — ну,
не поверишь, через две недели надел халат, перестал одеваться к обеду. Какое о молоденьких думать! Совсем стал старик. Только душу спасать
остается. Поехал в Париж — опять справился.
На втором приеме было то же. Тит шел мах за махом,
не останавливаясь и
не уставая. Левин шел за ним, стараясь
не отставать, и ему становилось всё труднее и труднее: наступала минута, когда, он чувствовал, у него
не остается более
сил, но в это самое время Тит останавливался и точил.
Сергей Иванович был умен, образован, здоров, деятелен и
не знал, куда употребить всю свою деятельность. Разговоры в гостиных, съездах, собраниях, комитетах, везде, где можно было говорить, занимали часть его времени; но он, давнишний городской житель,
не позволял себе уходить всему в разговоры, как это делал его неопытный брат, когда бывал в Москве;
оставалось еще много досуга и умственных
сил.
Гостей он
не выносил, тихо спроваживая их
не силой, но такими намеками и вымышленными обстоятельствами, что посетителю
не оставалось ничего иного, как выдумать причину,
не позволяющую сидеть дольше.
Знатная дама, чье лицо и фигура, казалось, могли отвечать лишь ледяным молчанием огненным голосам жизни, чья тонкая красота скорее отталкивала, чем привлекала, так как в ней чувствовалось надменное усилие воли, лишенное женственного притяжения, — эта Лилиан Грэй,
оставаясь наедине с мальчиком, делалась простой мамой, говорившей любящим, кротким тоном те самые сердечные пустяки, какие
не передашь на бумаге, — их
сила в чувстве,
не в самих них.
Все-таки для него составляло вопрос: почему она так слишком уже долго могла
оставаться в таком положении и
не сошла с ума, если уж
не в
силах была броситься в воду?
Он чувствовал, что
не в
силах занять Одинцову; он робел и терялся, когда
оставался с ней наедине; и она
не знала, что ему сказать: он был слишком для нее молод.
Но он устал стоять, сел в кресло, и эта свободная всеразрешающая мысль —
не явилась, а раздражение
осталось во всей
силе и вынудило его поехать к Варваре.
«А когда после? — спрашивала она себя, медленно возвращаясь наверх. — Найду ли я
силы написать ему сегодня до вечера? И что напишу? Все то же: „
Не могу, ничего
не хочу,
не осталось в сердце ничего…“ А завтра он будет ждать там, в беседке. Обманутое ожидание раздражит его, он повторит вызов выстрелами, наконец, столкнется с людьми, с бабушкой!.. Пойти самой, сказать ему, что он поступает „нечестно и нелогично“… Про великодушие нечего ему говорить: волки
не знают его!..»
Героем дворни все-таки
оставался Егорка: это был живой пульс ее. Он своего дела, которого, собственно, и
не было,
не делал, «как все у нас», — упрямо мысленно добавлял Райский, — но зато совался поминутно в чужие дела. Смотришь, дугу натягивает, и
сила есть: он коренастый, мускулистый, длиннорукий, как орангутанг, но хорошо сложенный малый. То сено примется помогать складывать на сеновал: бросит охапки три и кинет вилы, начнет болтать и мешать другим.
Убеждений мы
не в
силах изменить, как
не в
силах изменить натуру, а притворяться
не сможем оба. Это
не логично и
не честно. Надо высказаться и согласиться во всем; мы сделали первое и
не пришли к соглашению; следовательно,
остается молчать и быть счастливыми помимо убеждений; страсть
не требует их. Будем молчать и будем счастливы. Надеюсь, ты с этой логикой согласишься».
И жертвы есть, — по мне это
не жертвы, но я назову вашим именем, я
останусь еще в этом болоте,
не знаю сколько времени, буду тратить
силы вот тут — но
не для вас, а прежде всего для себя, потому что в настоящее время это стало моей жизнью, — и я буду жить, пока буду счастлив, пока буду любить.
Надеялся тоже и рассчитывал на то, что я и выговаривать слова тогда у него
не в
силах был ясно, об чем у меня
осталось твердое воспоминание, а между тем оказалось на деле, что я и выговаривал тогда гораздо яснее, чем потом предполагал и чем надеялся.
Я и
не знал никогда до этого времени, что князю уже было нечто известно об этом письме еще прежде; но, по обычаю всех слабых и робких людей, он
не поверил слуху и отмахивался от него из всех
сил, чтобы
остаться спокойным; мало того, винил себя в неблагородстве своего легковерия.
И все-таки
не останешься жить в Маниле, все захочешь на север, пусть там, кроме снега,
не приснится ничего!
Не нашим нервам выносить эти жаркие ласки и могучие излияния
сил здешней природы.
Так что доводов было столько же за, сколько и против; по крайней мере, по
силе своей доводы эти были равны, и Нехлюдов, смеясь сам над собою, называл себя Буридановым ослом. И всё-таки
оставался им,
не зная, к какой из двух вязанок обратиться.
Видишь: предположи, что нашелся хотя один из всех этих желающих одних только материальных и грязных благ — хоть один только такой, как мой старик инквизитор, который сам ел коренья в пустыне и бесновался, побеждая плоть свою, чтобы сделать себя свободным и совершенным, но однако же, всю жизнь свою любивший человечество и вдруг прозревший и увидавший, что невелико нравственное блаженство достигнуть совершенства воли с тем, чтобы в то же время убедиться, что миллионы остальных существ Божиих
остались устроенными лишь в насмешку, что никогда
не в
силах они будут справиться со своею свободой, что из жалких бунтовщиков никогда
не выйдет великанов для завершения башни, что
не для таких гусей великий идеалист мечтал о своей гармонии.
В тот же день вечером он бьет себя по груди, именно по верхней части груди, где эта ладонка, и клянется брату, что у него есть средство
не быть подлецом, но что все-таки он
останется подлецом, ибо предвидит, что
не воспользуется средством,
не хватит
силы душевной,
не хватит характера.
Если же все оставят тебя и уже изгонят тебя
силой, то,
оставшись один, пади на землю и целуй ее, омочи ее слезами твоими, и даст плод от слез твоих земля, хотя бы и
не видал и
не слыхал тебя никто в уединении твоем.
И так как человек
оставаться без чуда
не в
силах, то насоздаст себе новых чудес, уже собственных, и поклонится уже знахарскому чуду, бабьему колдовству, хотя бы он сто раз был бунтовщиком, еретиком и безбожником.
Ибо и отрекшиеся от христианства и бунтующие против него в существе своем сами того же самого Христова облика суть, таковыми же и
остались, ибо до сих пор ни мудрость их, ни жар сердца их
не в
силах были создать иного высшего образа человеку и достоинству его, как образ, указанный древле Христом.
— Помни, юный, неустанно, — так прямо и безо всякого предисловия начал отец Паисий, — что мирская наука, соединившись в великую
силу, разобрала, в последний век особенно, все, что завещано в книгах святых нам небесного, и после жестокого анализа у ученых мира сего
не осталось изо всей прежней святыни решительно ничего.
За этот день мы так устали, как
не уставали за все время путешествия. Люди растянулись и шли вразброд. До железной дороги
оставалось 2 км, но это небольшое расстояние далось нам хуже 20 в начале путешествия. Собрав последние остатки
сил, мы потащились к станции, но,
не дойдя до нее каких-нибудь 200–300 шагов, сели отдыхать на шпалы. Проходившие мимо рабочие удивились тому, что мы отдыхаем так близко от станции. Один мастеровой даже пошутил.
Подкрепив свои
силы едой, мы с Дерсу отправились вперед, а лошади
остались сзади. Теперь наша дорога стала подыматься куда-то в гору. Я думал, что Тютихе протекает здесь по ущелью и потому тропа обходит опасное место. Однако я заметил, что это была
не та тропа, по которой мы шли раньше. Во-первых, на ней
не было конных следов, а во-вторых, она шла вверх по ручью, в чем я убедился, как только увидел воду. Тогда мы решили повернуть назад и идти напрямик к реке в надежде, что где-нибудь пересечем свою дорогу.
Много желудей
оставалось на тех сучьях, до которых он
не в
силах был дотянуться.
«Как у меня доставало
силы жить в таких гадких стеснениях? Как я могла дышать в этом подвале? И
не только жила, даже
осталась здорова. Это удивительно, непостижимо. Как я могла тут вырасти с любовью к добру? Непонятно, невероятно», думала Вера Павловна, возвращаясь домой, и чувствовала себя отдыхающей после удушья.
— Нет. Именно я потому и выбран, что всякий другой на моем месте отдал бы. Она
не может
остаться в ваших руках, потому что, по чрезвычайной важности ее содержания, характер которого мы определили, она
не должна
остаться ни в чьих руках. А вы захотели бы сохранить ее, если б я отдал ее. Потому, чтобы
не быть принуждену отнимать ее у вас
силою, я вам
не отдам ее, а только покажу. Но я покажу ее только тогда, когда вы сядете, сложите на колена ваши руки и дадите слово
не поднимать их.
Сие да будет сказано
не в суд, и
не во осужденье, однако ж nota nostra manet, [наше замечание
остается в
силе.] как пишет один старинный комментатор.
— Соберитесь с всеми
силами души, умоляйте отца, бросьтесь к его ногам: представьте ему весь ужас будущего, вашу молодость, увядающую близ хилого и развратного старика, решитесь на жестокое объяснение: скажите, что если он
останется неумолим, то… то вы найдете ужасную защиту… скажите, что богатство
не доставит вам и одной минуты счастия; роскошь утешает одну бедность, и то с непривычки на одно мгновение;
не отставайте от него,
не пугайтесь ни его гнева, ни угроз, пока
останется хоть тень надежды, ради бога,
не отставайте.
Развитие Грановского
не было похоже на наше; воспитанный в Орле, он попал в Петербургский университет. Получая мало денег от отца, он с весьма молодых лет должен был писать «по подряду» журнальные статьи. Он и друг его Е. Корш, с которым он встретился тогда и
остался с тех пор и до кончины в самых близких отношениях, работали на Сенковского, которому были нужны свежие
силы и неопытные юноши для того, чтобы претворять добросовестный труд их в шипучее цимлянское «Библиотеки для чтения».
Долее
оставаться в ложном положении я
не мог и решился, собрав все
силы, вынырнуть из него. Я написал ей полную исповедь. Горячо, откровенно рассказал ей всю правду. На другой день она
не выходила и сказалась больной. Все, что может вынесть преступник, боящийся, что его уличат, все вынес я в этот день; ее нервное оцепенение возвратилось — я
не смел ее навестить.
Часто, выбившись из
сил, приходил он отдыхать к нам; лежа на полу с двухлетним ребенком, он играл с ним целые часы. Пока мы были втроем, дело шло как нельзя лучше, но при звуке колокольчика судорожная гримаса пробегала по лицу его, и он беспокойно оглядывался и искал шляпу; потом
оставался, по славянской слабости. Тут одно слово, замечание, сказанное
не по нем, приводило к самым оригинальным сценам и спорам…
Года за полтора перед тем познакомились мы с В., это был своего рода лев в Москве. Он воспитывался в Париже, был богат, умен, образован, остер, вольнодум, сидел в Петропавловской крепости по делу 14 декабря и был в числе выпущенных; ссылки он
не испытал, но слава
оставалась при нем. Он служил и имел большую
силу у генерал-губернатора. Князь Голицын любил людей с свободным образом мыслей, особенно если они его хорошо выражали по-французски. В русском языке князь был
не силен.
Это было невозможно… Troppo tardi… [Слишком поздно (ит.).] Оставить ее в минуту, когда у нее, у меня так билось сердце, — это было бы сверх человеческих
сил и очень глупо… Я
не пошел — она
осталась… Месяц прокладывал свои полосы в другую сторону. Она сидела у окна и горько плакала. Я целовал ее влажные глаза, утирал их прядями косы, упавшей на бледно-матовое плечо, которое вбирало в себя месячный свет, терявшийся без отражения в нежно-тусклом отливе.
Что за хаос! Прудон, освобождаясь от всего, кроме разума, хотел
остаться не только мужем вроде Синей Бороды, но и французским националистом — с литературным шовинизмом и безграничной родительской властью, а потому вслед за крепкой, полной
сил мыслью свободного человека слышится голос свирепого старика, диктующего свое завещание и хотящего теперь сохранить своим детям ветхую храмину, которую он подкапывал всю жизнь.
От капитана и его рассказов
осталось у нас после этого смешанное впечатление: рассказы были занимательны. Но он
не верит в бога, а верит в нечистую
силу, которая называется магнетизм и бегает на птичьих лапах. Это смешно.
В наличности
не было
сил для разрешения кризиса.
Оставалась надежда на будущее, на что-то новое, что придет с этим будущим, и прежде всего на «нового человека», которого должны выдвинуть молодые поколения.
Я расплетал ему лапти, незаметно раскручивал и надрывал оборы, и они рвались, когда Петр обувался; однажды насыпал в шапку ему перцу, заставив целый час чихать, вообще старался, по мере
сил и разумения,
не остаться в долгу у него.
Чаадаев думал, что
силы русского народа
не были актуализированы в его истории, они
остались как бы в потенциальном состоянии.
Нужно признать характерным свойством русской истории, что в ней долгое время
силы русского народа
оставались как бы в потенциальном,
не актуализированном состоянии.
Языческое государство
не может и
не должно быть упразднено и отвергнуто, его функция
остается в
силе, пока грех и зло лежат на дне человеческой природы, но государство должно быть разоблачено как язычески-ветхозаветное, а
не христиански-новозаветное.
Быть может, тут избираются недостойные предметы веры, быть может, тут совершается идолопоклонство, живой Бог подменяется ограниченными и относительными вещами, но само психологическое состояние веры
не упраздняется, оно
остается в
силе.
Поэтому опасность психологизма и антропологизма
остается лишь для тех, которые
не в
силах совершить того акта самоотречения, через который человек приобщается к универсальному разуму.
Рационалистические ереси
не в
силах постигнуть тайны соединения, тайны преосуществления, тайны полноты, для них все
остается разъединенным, ничто
не преображается, для них существуют лишь осколки истины.
Во-вторых, ружье с пистонами стреляет скорее и бьет крепче, ибо воспламенение пороха производится быстрее и
сила разреженного воздуха
не улетает в затравку, которая
остается плотно закрытою колпачком и курком.